Путь неблизок.

Троллейбус. Автовокзал.

Три часа езды автобусом.

Дождь всё идёт.

Вода стекает по зонту с поломанными спицами, по вылинявшей плащ-палатке.

Сапоги уже в грязи.

Плащ-палатка промокла.

А тут ещё удивлённое выражение лица Виктора Ивановича.

С вечно застывшим вопросом.

В форме знака вопроса и спина.

Такие себе покоятся – знак вопроса на знаке вопроса.

***

Виктор Иванович тихонько и как будто несмело стучится в дверь.

– Заходите!!

Зачем так кричать? Отклик с начальственным оттенком.

Виктор Иванович неуверенно открывает дверь, боязливо просовывает в кабинет свою вечно удивлённую согбенную голову в дурацкой фетровой шляпе и лепечет совсем непонятно:

– Да я. Тут. В общем. Это. Можно.

Ну и так далее.

Начальственный голос не выдерживает. По начальственному лицу разливается хищное пренебрежение:

– Кто такой, что надо!!?

– Та я. От. Осечьки. Это.

Всё так же неуверенно, сгорбленно Виктор Иванович захрамывает в кабинет. На руке висит зонт с поломанными спицами. С зонта, плащ-палатки, сапог стекает вода. Сапоги в грязи.

Виктор Иванович лезет куда-то внутрь своего странного одеяния.

Достаёт мокрыми руками бумажку.

Наконец-то добрёл до стола. За ним от двери грязные сапожьи отметины.

Это, оказывается, не бумажка. Какой-то документ.

– Да. Вот. Значит.

Протягивает сидящему за столом документ-бумажку.

Сидящему противно. Это видно по тому, как он по-барски откинулся на спинку стула, как в гадливой мине скукожил нижнюю часть лица.

Своего пренебрежения сидящий не скрывает. Слоняется же всякое быдло!

Кончиками пальцев берёт документ. Читает.

– Адвокат…? Перец… Виктор… Иванович…

Удивление.

Виктор Иванович понимает, что пора говорить. И уже без запинок, уверенным вкрадчивым голосом быстро продолжает:

– Да я по делу Персидского. Адвокат. Нужно решить с Вами несколько вопросов.

Прокурор растерялся. Он явно не ожидал. Вся гадливость и пренебрежение шмякнулись оземь.

Он почувствовал себя маленьким провинившимся мальчиком, которого застали за нехорошим занятием.

Адвокат? В таком виде?

Но ведь он мямлил, как последний бомж?

В этот образовавшийся вакуум Виктор Иванович вваливается как оккупант. Фашистский.

Он не даёт прокурору опомниться. Он поймал его на гнусности. Теперь, соколик прокурорский, душа продажная, будешь послушнее. Думаю, договоримся.

***

Всех вокруг Виктор Иванович считал подонками, подлецами, бандитами, ворюгами, убийцами.

Если и не действующими, то уж во всяком случае потенциальными.

В каждом видел и понимал его непомерную гнусность.

Выцарапывать эту гнусность из тёмных глубин доброго любящего справедливого жертвенного покаянного сердца было его постоянным увлечением.

Клещами он не тянул. Нет. Каждый проявлял её сам. В здравом уме и сознании. По своей, так сказать, воле.

Виктор Иванович создавал всего лишь нужные условия. Вызывал, так сказать, рвотный рефлекс.

И гнусность сама, родимая, выходила наружу как рвотная масса.

Но главное даже не в этом. Гнусность не только выстреливала. Новоявленный подлец начинал осознавать и понимать её гнусную гнусность. Подлецу становилось стыдно. Что уж и вовсе невероятно.

Виктор Иванович чувствовал себя санитаром. Очистителем человечества. Эдаким священником-адвокатом.

Он герой. На бравом коне. С шашкой в руке. В галифе и хромовых блестящих сапогах.

Победитель и повелитель гнусности.

Наивный. Тут он не понимал. Источник ведь оставался. Зачерпнув воды в реке мы не уменьшим воду. Мы всего лишь ею умоемся. Или утолим жажду.

***

Метод прост.

Как две копейки.

Виктор Иванович умалял, унижал себя. Он становился ничтожным. Глупым. Недалёким.

Он становился пылью под ногами других.

Топчите меня, плюйте на меня. Испражняйтесь на меня.

Совершенное ничто.

Он создавал для гнусности вакуум. Её вытягивало из сердца, как пылесосом. Она летела по чёрным и пыльным трубам, кружилась от скорости и счастья голова. И вот он, плевок гнусности.

Густой вязкий плевок. Бесподобный оргазм человеческой глупости.

***

Иду по улице. Спешу по делам.

Навстречу Виктор Иванович.

Он уже не ходит в своих вечных галифе и блестящих хромовых сапогах.

Одет как нормальные люди.

Ему так сказали. Что нехорошо. В галифе, в сапогах.

А он не знал. Ему даже и в голову не приходило, что это как-то не так!

Он не скоморошничал сознательно. Нет. Наплевать ему на одежду.

Он санитар человечества. Он большущее Всё.

Неужели его не любили таким, как он есть?

Сейчас он одет как нормальные люди.

Я вижу его. Он идёт навстречу. Мы встретимся через пять секунд.

Моя чёрная гнусность уже вся сжалась, бедняга, в своей черной каморке.

Ей не хочется к свету. Не время ещё. Она, к тому же, не одета. Да и не в духе. Голова у ней болит.

Вот и Он.

– Здрасьте.

Начинает издалека. Уже, вижу, становится пылью.

Нет. Не отдам. Самому нужна.

Становлюсь пылью. Топчите меня, мне не жалко. Я совершенное ничто.

Мы прощаемся.

Как тоскливо. Мне очень жаль адвоката.