ЭВЕНКИЙСКИЙ ЗАКОН ДОЛГОЛЕТИЯ
Долголетие?
Пожалуйста, рецепт простой:
-никакой помощи старикам! Даже и грамма!
-в общественном транспорте место не уступать! Пусть стоят с поникшими головами!
-никакой особой заботы! Никакого уважения!
-держать в чёрном теле!
-огород им – и вперёд, пусть пашут до третьей кондрыжки!
-заболели? Лопату – и на огород!
-жёстко, очень жёстко!
….
Не сам придумал. Эвенки подсказали.
—————————————————————————————————–
Григорий Федосеев.
Злой дух Ямбуя
http://lib.ru/PROZA/FEDOSEEW/yambuj.txt
…
ЭВЕНКИЙСКИЙ ЗАКОН ДОЛГОЛЕТИЯ
…
Мое внимание приковывает старик.
…
Старик привязывает хромого оленя к березке. Ощупывает его больную ногу.
Достает нож и начинает расчищать рану у верхнего края копыта. Олень бьется,
но руки у старика как клещи. Никто не помогает ему, хотя все видят, что он
еле сдерживает взбунтовавшееся животное.
Хочу пойти помочь Карарбаху (так звали старика), но Лангара удерживает
меня за рукав телогрейки.
— Не ходи, — говорит она властно.
— Почему? — удивился я.
— Старику не надо помогать.
— Да ты посмотри, ему не удержать оленя!
— Удержит. Для старого чем труднее, тем лучше, — утверждает она.
Карарбах никого не позвал помочь ему, сам справился с животным.
Отпустив его, подходит к костру, устало, опускается на землю, осторожно
подвернув под себя ноги.
… Карарбах достает из-за пазухи трубку, набивает ее табаком, прикуривает
от уголька, делает две-три затяжки. Возле него появляется Лангара. Она
бесцеремонно отбирает трубку, засовывает мокрый конец чубука в рот. Потом
трубку я вижу в зубах Сулакикан. К Карарбаху она вернулась потухшей, пустой,
обсосанной чужими губами.
…
В чумах загремела посуда — сигнал к вечерней трапезе. Появляются
женщины. Они несут потки с продуктами, туески и камаланы — маленькие
меховые коврики, сшитые из шкур, содранных с голов сохатых и оленей.
…За “столом” распоряжается старуха.
… Женщины заканчивают дележку мяса. Мужчины собрались у костра, ждут
приглашения.
… Лангара садится на шкуру, поджимает под себя ноги. Она показывает мне
место слева, и я покорно опускаюсь на землю. Рядом со мною усаживает Павла и
Долбачи. Справа — своего глухого старика. Молча, движением головы, подает
знак остальным садиться.
… Перед каждой семьей стоит берестяной чуман, наполненный аппетитно
пахнущим горячим оленьим мясом. Лангара долго роется заскорузлыми пальцами в
своем чумане, кладет перед собой кусок грудины — жирный и сочный. Мне дает
большую кость и ребровину. Карарбаху кладет совсем немного мякоти, меньше
того, что получили дети.
Я замечаю это, и мне становится неловко перед стариком. Не из-за нас ли
он не получил положенную ему долю? Пастухи ведь не ждали гостей. Отрезаю от
своей порции кусок мякоти, хочу передать его старику. Но мою руку отводит
Лангара. Она отбирает мясо и кладет его мне обратно. Это проделывается так
властно, что я не осмеливаюсь настаивать на своем. Недоуменно смотрю на
Лангару, но она не собирается давать объяснений.
…
— То-то! А это не будешь? — спрашивает она, показывая на кость,
которую я только что грыз, и, не дожидаясь ответа, подбирает ее. Как хороший
мастер, она внимательно осматривает кость со всех сторон и начинает
обстукивать обушком ножа, определяя по звуку, не осталось ли где в складках
или в стволе кости лакомства. И, не находя ничего съедобного, передает кость
глухому старику, кивнув в мою сторону. А около него уже горка набросанных
костей.
Карарбах тоже осматривает ее, достает длинный, узкий, как шило, нож,
точно зонд вводит его внутрь кости и что-то выскребает.
… Но все это не ускользает от Лангары. Она сердито отбирает у старика кость. Битык еле успевает увернуться от ее шлепка.
Лицо Карарбаха мрачнеет. Но он не смеет протестовать.
— Лангара, почему ты не позволяешь давать Карарбаху даже кости? Разве
он не заслуживает получить такую же долю мяса, как и все мы? — спрашиваю я.
— Так лучше ему, — отвечает она спокойно. — Сытый становится
ленивым.
— Но он же совсем голодный; Ты ему даже лепешки не дала.
— Не все меряй брюхом, — отвечает она. — Амакан (*Амакан — медведь)
всю зиму ничего не ест, однако все его боятся… Тебе надо знать: у кого
есть все, тот не научится скрадывать зверя, делать ловушки, разбираться в
следах. Он даже огня себе не разведет. А без этого в тайге человек что
дупляная лиственница, валит ее ветер куда хочет. — Немного помедлив, она
продолжает: — Если Карарбаха кормить досыта, он скоро уйдет к предкам.
— Старик болен? — встревожился я. На лице Лангары досада. Она
дожевывает мясо, торопливо вытирает рукавом губы.
— Нет, он не болеет. Но послушай меня, его отец, — она тычет пальцем
в старика, обсасывающего кость, — когда имел столько лет, как Карарбах, еще
меньше получал пищи на стойбище и досыта ел только, когда сам добывал зверя.
Он все время охотился, много ходил, искал пищу и долго жил, как десять раз
олень.
— Десять поколений! Это сто лет.
— Может, и больше.
— Так что же, по-твоему, помогло ему прожить столько лет?
— Ты, как ненян (*Ненян — теленок), глупый, — сердится старуха. —
Потому, что голод не давал ему сидеть в чуме, велел ходить по тайге, искать
зверя, птицу. Он таскал тяжелую поняжку, спал на морозе, не ленился, много
работал. Человек и в старости должен уважать труд, как и пищу. Такой долго
живет. Это ты хорошо помни.
— Значит, ты не кормишь Карарбаха, чтобы он не ленился, ходил на
охоту?
— Вот теперь ты правильно говоришь, Не думай, что мы жадные, мяса ему
не даем. Нет, оборони бог! Так лучше, чтобы его не скоро забрала смерть.
Раньше было: если старик лишний в чуме, понимаешь, без пользы жил, его
хорошо кормили, не давали работать, и он скоро пропадал. А Карарбаху нельзя
уходить к предкам. Он лучше всех знает, где есть хорошее пастбище, как
лечить оленей, где добыть зверя. Без него нам всем худо будет кочевать в
тайге, Лучше половину стада потерять, чем Карарбаха. Но будет сытый —
непременно обленится, забудет тропы, ноги потеряют силу, не станет
охотиться, скоро пропадет.
— А так вы его заморите голодом, — перебиваю я старуху.
— Что ты! — протестующе замахала она руками. — Если старик шибко
хочет мяса, он идет на охоту. Когда ему есть фарт и он добудет зверя, там он
один раз кушает, сколько хочет брюхо, и свежей печенки, и губы, и теплой
крови…
Лангара достает из чумана кусочек мяса и кладет в рот, долго
сосредоточенно жует.
— Кому никто не помогает жить — того старость боится, — продолжает
она. — Ты был на стойбище Альгома? Нет. И не знал старика Тешку? Он намного
старше Карарбаха, а еще не ел печенку от чужой пули, ни у кого не просил,
пищи. Сам кормит все стойбище. Больше его никто не убивал зверя. Таких
стариков уже не будет.
— Почему?
— С детства он был сирота, никто не жалел его, постоянно говорил:
“Если хочешь сытым быть — иди тайга”. И тайга сделала его сильным…
Карарбах тоже так жил. Когда маленький был, отца на берлоге амакан задрал,
мать померла, его взяли в чужой чум. Потом на стойбище злой дух пустил мор,
все умерли, только Карарбах остался маленький, как Битык. Все лето в тайге
один жил, все равно что медведь. Не пропал, выжил. А осенью бедный эвенк
нашел его, но кормить было нечем. Карарбах сам добывал себе мясо, рыбу и
даже мало-мало помогал бедному эвенку. Потом он стал большой охотник. Много
людям давал пищи, шкур, у костра всегда было тепло. Но не думай, что ему
легко жилось. Он замерзал в снегу, тонул. Постоянно смерть ходила его
следом. Видишь, у него нет ушей, — Лангара срывает с головы Карарбаха шапку
— вместо ушей были видны слуховые отверстия, густо заросшие волосами. — Он
пропадал голодный, отрезал их, съел и остался жить. Ты бы разве догадался?
— Конечно, Карарбах и Тешка из Альгомы — опытные люди, прошли трудную
жизнь, но сколько таких, как они, не пережили, погибли! Может быть, в те
времена, когда человек был предоставлен сам себе и надо было воспитывать его
в духе невероятных испытаний, иначе действительно ему бы не выжить, но
теперь к чему это?
Лицо Лангары вытягивается, в глазах вспыхивают недобрые огоньки. Она
тычет пальцем в сторону детей, говорит резко:
— Этим худо будет жить, шибко худо! Они пойдут в интернат; все будут
учиться, за это большое спасибо Советской власти, раньше такого не могло
быть. Но им в интернате будут показывать легкую тропу, не будут учить, как
жить и добывать пищу, пушнину в тайге, пасти оленей. Разве это хорошо? Потом
придет день, дети пожалеют, не скажут спасибо.
— Это все, Лангара, наладится, — пытаюсь успокоить старуху. — Да и в
будущем им вряд ли придется столкнуться с теми трудностями, какие пережили
вы. Главное другое — в интернате дети живут в нормальных человеческих
условиях, одеты, сыты, учатся.
— Э-э-э… — Она безнадежно машет рукою. — Говорю, не жалей тех,
кому худо живется с детства. Голод сделает их хорошими охотниками, один
станет два-три стойбища кормить.
— Но согласись, Лангара, новое время своего требует. Детям надо
учиться не только в интернатах, но и в институтах, чтобы делать жизнь лучше.
Ты сейчас не станешь добывать огонь, как твой дед, у тебя есть спички. Ты
давно не охотишься с самострелами. А радио в чуме?! Такое твоей бабушке и не
снилось! А твои внуки, может, молнией повелевать будут и станут ездить на
нартах-самокатах. Чего доброго, и на луну полетят!
— Ты правду говоришь. Может, и эвенки полетят на луну, да не там их
родина. Кому бросишь тайгу, оленя, зверя? Амакану отдашь? Помни: лесная
птица не сделает гнезда на болоте. Место эвенка тут, где лес, сокжой, белка.
Пусть эвенков хорошо учат, как лючи, однако и в интернате им надо постоянно
говорить, как следить соболя, делать ловушки, бороться с пургою, голодом.
Детям будет хорошо от этого, и тогда пускай ходят на луну, да все равно в
тайгу вернутся жить. Вот и подумай, что тебе толмачит старая Лангара.
…
Я впервые узнаю об эвенкийском законе долголетия. Можно соглашаться и
не соглашаться с Лангарой по поводу ее “теории”, можно даже утверждать, что
отношение к старикам не очень-то доброжелательное — такое впечатление
создается. Однако “теория” не выдумана Лангарой, а подсказана самой жизнью
и, вероятно, проверена не на одном поколении эвенков”.
“Истинную мудрость можно постигнуть лишь путем страданий. Только нужда
и страдания могут открыть человеку то, что скрыто от других” — так
считалось с древних времен у северян. Что ж, эвенки слишком долго страдали,
чтобы законы их жизни были мудрыми. Разве не верно, что сытый человек —
ленивый? И, чтобы продлить жизнь, надо действительно не баловать себя и в
преклонном возрасте не отказываться от привычной физической, нагрузки, тем
более в условиях жизни в тайге, где все трудно дается.
В этом, может быть, мудрость долголетия.
…
