Валя заболела внезапно.

Сразу появилась сыпь.

Думали – аллергия.

Пошли какие-то недомогания.

Диагноз долго не могли установить.

В конце концов, сказали.

А тебе ведь только двадцать пять. Хотя вряд ли это обрадует и в семьдесят.

И закрутилась больничная машина.

Баночки. Скляночки. Врачи. Знахари. Знахарки. Бабки. Дедки. Переливания. Больницы. Батюшки. Иконки. Крестики.

Та же жизнь, только не в ту сторону.

Наконец, лечение тут одно. Гормональные препараты. Это когда одно лечишь, а другое калечишь.

Это когда тело что называется наливается. И становится как свеженький пирожок.

И тебе уже никогда не бывает хорошо. Ну, я имею ввиду в физическом плане.

Хотя всё остальное, как правило, производное от этого.

Мысли, мысли. Куда ж их денешь.

Но в целом – идёт себе жизнь. Как жизнь. Ни то, ни сё, а всё, как всё.

***

В декабре я был в командировке. Неделю.

Мобильных телефонов тогда не было. Да и с обычными было тоже не очень.

Связи з домом никакой. Тогда действительно можно было соскучиться.

Соскучился.

Возвратился вечером.

Холодно. Ветер мокрым снегом хлещет. Ботинки скользят. Дрожишь.

Дом. Тепло. Лицо сразу стало красным. Горит. Согреться бы чаем.

Смотрю – родители растерянные. Подавленные. Глаза прячут. Состояние безысходности.

Иду дальше. Валя лежит. У неё температура. Уже неделю, сразу как я уехал.

38, 39, 40? Не помню. Но большая. На лбу капли пота. Глаза отсутствующие.

– У неё суставы все опухли. Не может ходить. Кормим с ложки. Вон даём таблетки. Медсестра приходит уколы делает. Но ничего не помогает.

Мать ещё что-то говорит. А я уже иду к колодцу набирать воду (жили мы в частном).

***

Меня нельзя назвать решительным. Нет. Скорее нет. Вялая расслабленность. Это ж сколько нужно меня теребить, чтобы добиться ответной реакции. Даже драться лень. За что? Он ведь не хотел (проклятый гуманизм).

Один раз не хотел, два раза, три раза, четыре, пять, шесть. Наконец, на седьмой или какой десятый уже, видимо очень захотел (гуманизм закончился). Пора по роже двинуть.

Двинул. Себе в убыток. Он в больнице (хороший), а я (плохой) с неизвестным будущим. Расплата за расслабленность, нерешительность и гуманизм.

Но в отдельные критические моменты всё не так.

Совсем не так. А даже наоборот.

Мысль молниеносна.

Как озарение.

Мышцы в тонус. Реакция обгоняет время.

Как из ниоткуда возникает стержень. Сталь. Вектор. И ты весь этот вектор. Вытянутой рукою щекочешь будущее.

Я совершенно определённо знаю, что надо делать. Даже последствия как на ладони. 

Решительность тебя просто накрывает. Штормовою волной. Думать не успеваешь. Ты делаешь, делаешь. Время как пуля.

В тот раз было именно так. Появился вектор.

***

Вечером в командировке делать особенно нечего. И ты читаешь. Читаешь, что попадётся. Выбор небольшой.

Я читаю о Иванове. Порфирие. Брошюру.

Необычный старикашка. Каждый день обливался ледяной водой. Даже лечился ею же, когда заболевал. Желал людям здоровья. Ходил летом и зимой в одних трусах по колено (в брошюре его фото. Старик с длинной бородой и таких же трусах). Лечил людей этой же холодной водой, ледяной. Рецепт прост. Стал голышом на землю, вылил два ведра ледяной воды на голову (перед этим достав из колодца), сказал там сколько слов о желании здоровья всем и такое прочее. Походил, пока вода на тебе высохнет. И всё. Простое на первый взгляд лечение.

Хотел прожить долго. Но прожил мало.

А вылечил, пишут, много.

Необычный дедуля. Я вдохновлён.

***

Когда мать ещё говорила, я уже понял, что буду делать. Появился вектор.

Молча пошёл набрал воды. Поставил во дворе.

– Ты что думаешь делать?

Видят, удумал лихое. Мышечный тонус и слепую решимость в глазах не скроешь.

– Валю обливать буду.

– Где обливать!?

– На улице.

– Чи ти в своэму умі!?

И пошло-поехало. Что дытыну надумал со свету сжить и такое прочее. Но трогать меня боятся. Видать, чувствуют, что под вектором я.

Суетятся вокруг, руками машут, убийцей меня обзывают. Но не трогают.

Подхожу к Вале. Беру её за руку.

– Валя, надо водой тебя ледяной облить на улице. Это поможет.

Вкратце рассказываю ей суть.

Ей плохо. Соображает слабо. Но мне верит.

Помогаю ей подняться, снимаю рубашку.

Вывожу голую на улицу (а родители что тут начали!).

Смотрю ей в глаза. Она верит.

Лью одно ведро. Второе.

Она немного съеживается. Прижимает руки к себе.

Промозглый ветер кидается мокрым снегом. Темно. Уже около девяти. Вечера.

Валя в пару, как в облаке. Веду её к постели.

Взгляд у неё спокоен. Немного дрожит.

Мать накрывает её тремя одеялами. Причитает как прежде.

Собака во дворе начинает выть. Мать в плачь – дытыну загубыв!

Вижу, думают о смерти.

Но им нужно ехать. Уже не помню, куда. Но они уезжают. Приедут только завтра.

С Валей вроде как прощаются. Может, боятся этой минуты?

Мы остаёмся одни.

Проходит с час. Я повторяю с водой.

Вале уже лучше. К ночи температура проходит.

Она засыпает.

Наутро выглядит живее. Взгляд уже вполне осознанный. Улыбается. Температуры нет.

Смотрю суставы. Опухоли почти нет.

Повторяю с водой.

Днём приезжают родители.

Встречаю их у калитки.

– Валя жива?

– Да.

Они взволнованны. Спешат к ней. Поцелуи, то да сё.

Тоже видят, что опухоли нет. Температуры нет.

Ещё с день я повторяю с водой.

Кризис проходит.

Но не болезнь. Неизлечима.

Лечение гормонами.

***

Были и ещё кризисы.

– Валя, вода?

Нет, она больше не хотела воду. Не нравилась ей вода.

А, может, меня больше не посещал вектор?

Да, вектор меня не посещал.

Ей не хватало своей воли. Нужна была чужая. А я снова заболел своим гуманизмом: «Валя, пожалуйста, подумай и реши».

Я давал ей право выбора. Предлагал решить самой.

Демократия? Опасный обман.

У человека без воли нет выбора.

Я бросал её на произвол.

***

И Валя же знала, что надо делать.

Она лечилась в санатории с такими же, как она.

Одна землячка рассказала ей, что не принимает гормоны. Уже давно, года два.

Неслыханное дело. Гормоны тормозят болезнь. Если не принимать гормоны, болезнь прогрессирует очень быстро. Месяц. Два. И всё. Конец.

Землячка обливалась. Да, и она тоже. Сначала обливалась. Жила в многоэтажке. Выходила во двор каждый день утром и вечером. И летом, и зимой. В купальнике. Соседи уже привыкли.

Потом квартиру продали. Переехала в дом на берегу реки. И каждый день, утром и вечером, летом и зимой – в реку. Зимой в прорубь.

Вода заменяла ей гормоны.

Ледяная вода оказалась сильнейшим лекарством.

***

Я тоже иногда водой баловался. Были критические состояния здоровья.

Долго, правда, не выдерживал. От силы недели две. Как придавит иногда.

И появляется тот самый вектор. Понимаешь, вот оно, лекарство.

Помогало очень эффективно.

А как проходит недомогание,  вода становится даже противна. Ну не хочется, и всё тут.

Бросал сразу. Через силу не обливался.

– Саша, ледяная вода – сильнодействующее лекарство. Много этим делом заниматься нельзя. Только когда действительно кризис. Каждый день постоянно нельзя. Только в кризис. И то не всем можно. Например, у кого проблемы с сосудами, тому нельзя. С умом надо подходить. Если будешь каждый день, организм быстро износится. Это ведь стресс для него большой. Бережно к своему организму относись. Всему мера нужна. Моржи неправильно делают. Издеваются над своим организмом. Не простит он этого. Если действительно болезнь такая особенная, то да. Другого выхода нет. Да и то, смотреть надо. Лучше с этим делом недоборщить, чем переборщить.

Да, я был полностью согласен с Филипповичем. Он человек бывалый, в таких делах знает толк. Да и опыт мой говорил то же самое. Сколько я знаю таких инвалидов. Переборщили.

***

Валя пробовала и искала разные народные средства – мыслимые и немыслимые.

Прихожу однажды домой. Открываю дверь. Слышу чужой голос. Значит, гости.

Захожу в комнату. Вижу – посреди стола стоит литровая банка с жидкостью тёмно-желтоватого цвета. И мадам лет шестидесяти, вся такая сухонькая, энергичная живо о чем-то щебечет.

Ко мне настороженно: «Здравствуйте».

Глаза прячет. А они, глазки то, бегают. Как попугайчики неразлучники.

– Здравствуйте, – говорю.

Валя мне, что вот, мол, пришла женщина, помогает людям, лечит. Показала на банку. С мочой, оказалось.

А женщине, вижу, с одной стороны и неудобно. А с другой – наглость так и подпирает.

Последняя победила.

Окружила и меня своим красноречием и давай, что называется траву косить.

Всю жизнь работала учительницей. Сейчас на пенсии и помогает людям. Болела. Вылечилась. Таким вот средством. Говорит, ну от всего помогает.

Да слышал я.

Друг мой тяжело болел. Лежал в госпитале. Температура высокая. Ничего не помогает. Никак врачи справиться не могут. И так температурил он с месяц. Однажды в палате пожилая санитарка полы мыла.

– Что, – говорит, – деточка, тяжело тебе. А ты сходи по-маленькому и выпей ее.

Он это дело в утку сделал и выпил. Несколько раз.

Температура нормализовалась. Буквально в пределах часа два-три.

Да и много такого слышал и знаю.

Строили мы церковь. С нами американцы работали. Их сварщик спрашивает нашего, вы «зайчиков» как лечите? «Зайчики» – это когда на огонь сварки смотришь и потом глаза сильно режет, жжёт.

А наш ему: «Моча, – говорит, – лучшее средство. На тряпочку сходил, к глазам приложил и всё нормально». Америкашка выпучил глаза и поверить не может. Как такое может быть? Говорит, что у них для этого мази есть. Помазал и проходит.

Всё это так. Помогает иногда. Но, во-первых, не панацея. Во-вторых, может и вред принести. Один вон нехорошей болезнью болел. И, как наш сварщик, глаза решил полечить. В итоге глаза тоже заболели нехорошей болезнью. Главный вопрос был: как жене объяснить про глаза то. Даже лечение тут на второй план отошло.

Читал я потом, что в моче гормоны есть. Видимо, они и выступают главным действующим веществом. Они и лечат. Но ведь не только гормоны. Всякого мусора там тоже хватает.

Поэтому так уж направо и налево рекомендовать мочой лечиться я бы не советовал.

Ну а наша училка знай своё: лучшее средство, говорит. И так натурально говорит. Голос поставленный, интонации выдержанны. Говорит повелительно, покровительственно. Со знанием дела.

Чувствуется учительская закалка.

Оно и понятно. Весь мир для них – сплошные ученики. Как говорил Абрахам Маслоу (американский психолог, известный своей «пирамидой потребностей»), тот, кто хорошо орудует молотком, склонен считать, что вокруг него сплошные гвозди.

Вот и пыталась забивать она мочевые гвозди в наши непослушные бестолковые ученические головы. А потом…. она отпила из баночки, которая стояла у нас на столе.

– Смотрите, это очень легко и приятно. Урина упаренная, ароматная. Это моя. Я питаюсь только растительной пищей.

Ну и далее в том же духе.

Ага, думаю, ароматная.

Хороша учительница, чтобы не сказать хуже.

Сказал ей спасибо (а как же, гуманист, однако), мне нужно делами заняться и вышел.

Она, конечно, всё поняла.

Некоторое время ещё пыталась забивать свои гвозди. Но вся лекция как-то скомкалась. Моё незримое присутствие училкиному успеху никак не способствовало.

Наконец-то. Она прощается.

– До свидания, Саша.

Это она мне так. Многозначительно. По-панибратски. Вроде бы после распития мочи мы стали с ней почти что интимно близки.

Противные учительские замашки.

– До свидания.

Забрала свою баночку (я потом с неделю не мог за стол садиться, хоть и отмывали его основательно), сказала «обращайтесь» (да непременно!) и испарилась, как вроде её и не было.

Я посмотрел на Валю, она на меня. И больше мы эту тему никогда не поднимали.

***

Были и другие интересные случаи. Человек болеющий пробует все возможные способы. Он ищет. Он жить хочет.

Исходили, исколесили мы, как говорил, всяких там знахарей, батюшек и прочей ихней всезнающей братии.

Насмотрелись.

Говорит мне Валя однажды:

– Пошли к гадалке. Живёт неподалёку, на кофейной гуще гадает. Всю правду расскажет. Надо ж что-то делать.

Ну расскажет – и что дальше? Она ж не лечит. Да и не верил я этим гадалкам.

А она своё – пошли да пошли.

Относился я к её слабостям снисходительно. Хорошо, говорю, пошли.

Приходим.

Общежитие.

Маленькая комнатка и кухня. Накурено – сил нет. Сильный запах кофе и немытой, давно неубранной квартиры.

Грязные ковры, везде разбросаны вещи.

В комнатку набилось человек с десять женщин. Тоже, думаю, за судьбой пришли.

Нас встретила неаккуратная мадам. С остатками былой красоты и лихой, видать, судьбой.

Взгляд прищуренный. Меня мгновенно «сфотографировала». Ага, мыслю, досталось тебе от мужиков.

Позвала нас и ещё несколько ждущих на кухню. Заварила кофе. Мне тоже чашку дала. Пей, говорит.

Пили мы, говорили о том, о сём.

Кофе допили. Перевернула она наши чашки. И начала вещать. Не помню, что там она Вале говорила. Кажись, обыкновенную ерунду о соперницах, сглазе и тому подобном.

И дальше принялась за меня, с неким остервенением, озлоблением. Как вроде бы я ей дорогу перешёл.

Взяла мою чашку и начала. Да ты бабник, да вот тут я вижу, что у тебя сразу человек двадцать в разных местах. Да ты такой, да ты сякой.

Не пойму, о чём это она. Какой бабник, какие двадцать. Ну нету же этого ничего. Покажите, говорю, где Вы это увидели.

Тычет мне пальцем в чашку. Вон, и вон. Смотрю – пятна как пятна. Ничего там нет.

Так мы поговорили, да и разошлись.

Я перед Валей оправдываться. Да неправда то, что эта мадам сказала.

Она ничего. Спокойно отнеслась. Поверила, нет ли, не знаю. Но никогда мне ничего не говорила.

Я же свои выводы насчёт гадалок сделал.

***

Так и жили. Болели, лечились, работали, праздновали, веселились, грустили, гуляли, ели, пили, жили, да и жили. Впереди жизни было много.

***

Конец пришёл неожиданно.

Как сказали мне врачи, с этой болезнью живут в среднем пять лет.

Валя прожила шесть.